Дома мы не нужны. Книга шестая: В мире Болотного Ужаса - Василий Лягоскин

В этом едином военном механизме была дюжина дюжин живых деталей, каждая из которых знала свой маневр. А вместе они могли сразить все и всех; не только жалких дикарей. Пусть даже последних было впятеро больше. Еще – знал Спартак – из ближних и дальних кустов за местом предполагаемой битвы внимательно наблюдали дюжины его разведчиков. Этим опытным следопытам и непревзойденным бойцам, каждый их которых был сам себе легионом, консул Лентулл Батиат лично ставил задачу. Как только кто-то из грязных болотников пустит стрелу в сторону крепости (пусть не прицельно; пусть она упадет в дюжине стандартных шагов от стрелявшего!), эти грозные воины должны были ответить ударом на удар. В первую очередь по вождям. И проклятие Заветов – нерушимых правил, издревле почитаемых всеми племенами, и римлянами в том числе – тогда не падет на головы разведчиков.

– В крайнем случае, – Лентулл на инструктаже сурово оглядел строй бойцов, – всю ответственность я беру на себя. А дикарей, особенно их вождей, не жалейте. Потому что они уже нарушили Заветы.

Об этом ему сообщил один из разведчиков – Холодов – который тоже стоял в строю. О жуткой церемонии казни целого племени высокородные решили никому не рассказывать. Об этой тайне знали только они, и Холодов. А расскажи об этом всем… неизвестно, горели бы сейчас решимостью глаза защитников крепости – и легионеров, преграждавших сталью и своими телами единственную дорогу, ведущую к закрытым воротам, и всех других римлян, которые готовы были вступить в схватку на высоких стенах. Но в своих разведчиках консул не сомневался.

Его вниманием легким прикосновением руки к плечу завладела самая прекрасная женщина во всем мире – его Теренция, которую дома, наедине, Спартак ласково называл Иришкой.

– Чего они тянут, муж мой? И зачем вообще собрались тут, под стенами крепости? Разве мы дали какой-то повод для вражды?

– Мы дали повод для зависти, – ответил за консула друг, легат Марк Туллий, – а эта штука жжет душу гораздо сильнее, чем самая горячая ненависть.

– Но разве так не было заведено изначально? Разве наши предки отобрали все это у предков болотников? – вступившая в разговор жена легата Ливия обвела широким жестом руки и крепость, и поля с перелесками, которые прятались от болот этой каменной громадиной, – и разве не сама судьба распорядилась вот так… нам жить, храня традиции в единственном сухом клочке мироздания, а им (точеная рука протянулась вниз, вызвав какое-то шевеление в нестройных рядах дикарей) жить в болотах. Из круга в круг.

– Это так, – кивнул рядом легат, – но объясни это им!

Его рука тоже протянулась вперед и вниз, и, словно повинуясь этому жесту, впереди толпы болотников оказался их предводитель.

– Ах! – вскликнула Ливия, вызвав мимолетную гримасу неудовольствия у Марка Туллия.

Консул друга понял. Слишком часто в последнее время выражала вот так свое отчаяние высокородная римлянка. А ведь за каждым словом, за каждым движением двух пар, наделенных в провинции всей полнотой власти, следили сейчас дюжины дюжин внимательных глаз – и римских, и чужих. Марк Туллий загородил своей широкой спиной жену, и крикнул – в полной уверенности, что ветер донесет его слова до Вождя, убивающего взглядом. Именно этот дикарь противостоял сейчас всей римской провинции. Спартак тоже был уверен в мощи голоса друга. А еще – в удивительной акустике этого места. Не раз, и не два – бесчисленное количество развелись такие вот переговоры с дикарями.

– Но никогда, – с горечью вдруг подумал Лентулл, чье огромное, накачанное мускулами тело было наполнено боевым духом, – это не были переговоры о войне и мире. Об условиях капитуляции… Что?!!

– Что?!! – взревел рядом с ним в полный голос легат, на вопрос которого: «Что нужно здесь тебе, и твоему племени, Вождь?», – последний ответил, коротко и страшно:

– Капитуляции. Ты открываешь ворота, римлянин, и сдаешься на милость победителя.

Вождь не добавил положенного «высокорожденный»; да этого и не требовалось – учитывая нелепость и гнусность высказанных внизу слов. Легион грозно зарокотал в своих стальных одеждах. Со стены крепости раздался пронзительный свист – это кто-то из мальчишек не выдержал, и вмешался в переговоры. А остроглазый Лентулл разглядел, как в нескольких местах шевельнулись кусты – это его разведчики словно вопрошали: «Начинать?».

Совсем скоро консул пожалел, что не махнул рукой, не позволил своим бойцам начать кровавую бойню. А пока же он, как и все вокруг, задрали головы к небу – там зародился, и начал раскручиваться сплошной круг гнуса. В этот круг вливались и вливались новые твари; он рос, набухал с угрожающей скоростью. В какой-то момент консулу показалось, что эта туча не удержит собственного веса, рухнет вниз – прежде всего на город, и погребет римлян не собственной кровожадностью, но лишь огромной массой. Ливия, да и Теренция рядом, прикрыли ладошками рты – чтобы еще одно «Ах» не смутило души защитников крепости.

Только два человека в мире сейчас были абсолютно невозмутимыми (по крайней мере, внешне) – Вождь дикарей, и легат Марк Туллий.

– Чего вы еще хотите? – вполне равнодушно спросил легат.

– Камень! Ваш Камень, – дикарь сунул руку в глубины своего мехового одеяния, и вытащил оттуда один за другим шесть Камней.

Это было невероятно! Вожди, и римский в том числе, скорее дали бы отрубить себе руку, или даже голову, чем отдали бы реликвию предков. Но вот он, Вождь, стоял и играл Камнями, как обычными булыжниками. И еще пояснял – тоже вполне буднично:

– Камни нужны не мне. Они нужны всем. Ибо только с их помощью я могу остановить ярость гнуса. Вот этого, – он ткнул пальцем в небо, умудрившись при этом не уронить ни одной реликвии, – но силы мои не беспредельны, а гнус все прибывает, и прибывает. И если ярость этой тучи (он опять ткнул в небо, и опять ни один Камень не упал на мокрую траву) пересилит чары шести Камней, то… что ж (теперь он пожал плечами) – смерть людей будет на твоей совести, римлянин.

Ни один мускул не дрогнул в лице Марка Туллий; его рука не дернулась к груди, где, как знал Лентулл, в потайном кармашке хранилась реликвия. Хотя в душе легата что-то дрогнуло. Это мог распознать разве что самый близкий друг; или самая близкая женщина. Консул шагнул вперед, соединив свое крепкое плечо с плечом друга. С другой стороны к телу мужа прильнула Ливия. А позади так же решительно засопела Терентия. Так, вчетвером, они решительно покачали головой, выдохнув слитное: «Нет!».

– Ну, как хотите.

Вождь, казалось, сейчас говорил сам с собой – так негромко он вещал себе под нос. Но римляне на стене слышали каждое его слово; и высокородные, и все остальные.

– Силы мои не беспредельны, – казалось, печально покачал головой Вождь, – смотрите!

Туча распалась на куски, и обрушилась вниз. Распалась ровно на две дюжины смертоносных обломков – это на стене знал только консул. Ведь именно столько разведчиков ждали его команды в кустах, и именно на них упали живые груды гнуса. Сердце Лентулла замерло – даже со знанием того, что в жилах его людей течет сок болот; что им не страшны укусы тварей. И тут же он схватился за уши – как и многие вокруг. Чтобы не слышать пронзительного писка тварей, и еще более страшных воплей разведчиков. Он верил; он знал, что это не его бойцы вопят в страшных муках, что человеческая плоть реагирует так на немыслимые страдания помимо воли. Подтверждением тому стала невероятная картинка – из катающихся по траве бесформенных тел, облепленных гнусом в несколько слоев, вылетело несколько арбалетных болтов. И они нашли свои жертвы в плотной толпе дикарей. Теперь крики боли раздавались и в рядах врага.

– Очень мало криков, и очень мало крови! – кровожадно, и с великой печалью подумал Лентулл, который только что лишился своего войска – лучших из лучших, кого только можно было представить…

Его запястье сжала ладошка Теренции, Ирины. Супруга молча переживала с ним; скорее всего, оплакивала сейчас в душе сородичей самой печальной песнью, какую только смогла извлечь из своей богатой памяти. Спартак нашел в себе силы подумать и об этом – об удивительных словах, которыми часто делилась с ним Ирина. Смысл этих слов большей частью был непонятен ни Спартаку, ни самой певице (это он так предполагал). Но это было не главным. Их силу передавала мелодия – печальная, какая сейчас наверняка звучала в душе любимой женщины; озорная – в мгновения общей радости; торжественная, зовущая в бой. Последняя, как уверился сейчас консул, этим кругом еще прозвучит. Он ухватился душе за эту мысль, загоняя в самые глубины и печаль, и ярость. Последняя вернется позже – в момент прямой схватки с врагом; теперь же нужен был холодный разум, который сразу же отмел прочь робкое предложение супруги: